Сталинградский, 1-й Белорусский, 3-й Украинский. 1 гвардейская танковая армия. 19 самоходная артиллерийская бригада, Отдельный гвардейский полк «Прорыва»

 Я родился 17 марта 1922 года в деревне Широкоплечики, что была в 3 км от Шиликуля. Деревня была небольшая, она просуществовала до 50-х годов и потом была признана неперспективной. Я родился в крестьянской семье. Отца своего не помню, он умер, когда мне было всего полгода. Мама вскоре снова вышла замуж, за бедняка. Но во время НЭПа семья поднялась, выбилась в середняки: у нас было 4 лошади, корова, телята, другая живность. В конце 20-х годов заговорили о коллективизации. Никто не знал, что это такое, поэтому, когда в деревне появился вербовщик, собиравший крестьян на нефтепромыслы Сахалина, отчим решил завербоваться. Сначала он уехал в Оху один. Через некоторое время прислал письмо: «Приезжайте. Если кто-нибудь дом купит — продавайте. Если нет — бросайте, приезжайте так». Мы не только дом бросили, но когда поехали, мама насушила два мешка сухарей, с ними двинули. Побоялись взять даже собственную овечку — вдруг припишут расхищение колхозной собственности На Сахалине прожили до 1936 года, потом вернулись на родину. Обосновались в Ялуторовске, где я поступил в педтехникум. Получил среднее педагогическое образование и по распределению попал в начальную школу села Кавдык. Там я и узнал о начале войны, а уже 22 июня был срочно вызван в Ялуторовск и 23-го поехал в Ульяновское дважды Краснознамённое военное училище имени В. И. Ленина. Проучился ровно год: 29 июня 1941 года вошел во двор училища и 29 июня 1942-го был выпущен техником-лейтенантом, старшим механиком — водителем тяжёлого танка КВ. Дали два кубаря в петлицы и уверенность в абсолютной неуязвимости наших грозных машин, созданных выдающимся конструктором танков В. Котиным. В нашем училище даже было принято расшифровывать название танка КВ не как «Клим Ворошилов», а как «Котин Валентин». Немецких танков мы не боялись. Худые танки были по сравнению с нашими. Мы, танкисты, смотрели на них свысока, шутили, что с их бензиновыми двигателями их можно не то что бутылкой с зажигательной смесью поджечь — просто бутылку с шампанским бросишь — и то разрушишь. Об их танках мы даже не знали ничего — «Тройка» там или «Четвёрка» — всех били до тех пор, как «Тигры» не появились. Вот те да, серьёзные машины. А в начале войны у немцев и снарядов не было, способных пробить броню наших тяжёлых танков. Даже если в башню попадал вражеский крупнокалиберный снаряд, то срывало башню, а броня оставалась целехонькой. Но когда в августе 1942 года мы прибыли на Сталинградский фронт, у врага уже появились новые бронебойные снаряды, которые мы, Танкисты, называли «болванками», и которые пробивали броню наших КВ. И хорошо, насквозь пробьет. А вот если один борт пробьёт, а второй отрикошетит, то вдобавок к своим осколкам соберёт осколки брони, шестерёнки и поубивает весь экипаж. С действием этих «болванок» мне довелось познакомиться в первом же бою. Нам должны были сообщить, кто у нас соседи, кто поддерживает сзади, какая сила у противника. Впоследствии так и было — нас, механиков-водителей, подвозили к стереотрубе, показывали передний противника, давали ориентиры: «Вон там дерево — это направление атаки. Видишь развалины дома — правее 200 у них пушка» и т. п. Воевать стало намного легче. А тут был переполох — не атака. Я даже не знал своего младшего механика-водителя. Познакомились, только когда бежали из горящего танка. Чуть не сгорел тогда. Башня так неудачно повернулась, что пушкой перекрыло люк. Ещё сепараторным устройством проход в боевое отделение перегородило — только щель узкая: голова протолкнётся, а дальше никак. Мы со стрелком-радистом по ТПУ кричим, просим башню отвернуть, но то ли заклинило, то ли там уже нет никого.. У меня под ногами запасной люк но чтобы его открыть надо 6 винтов открутить а прямо на него течёт горящий газойль. Самое интересное, страха не было. У меня в танке был портрет начальника моего училища майора Кошубы — уважал я его очень. Смотрю на него и говорю: «Всё, до свидания, товарищ генерал-майор». Смотрю, моего радиста нет пропихнулся как-то. А как стало припекать — и я проскользнул. Не зря говорят: где голова пролезет — и сам пройдёшь. А уж из башни я вылетел как снаряд. Не зря нас в училище тренировали. Только слышу, как пули вокруг меня свистят — и вот я уже за третьим от нашего танком. Там и встретился со своим младшим механиком: — Ты из какого танка? — спрашиваю, — Из того. — И я из того, — так и познакомились. А потом он вдруг и говорит: — Подожди, я, однако, ранен. — Где? — В живот, — поднимает гимнастёрку — кишки вываливаются. А до того, когда бежали, он и не замечал даже. Пришли с ним в полевой госпиталь — не принимают. Говорят: «Ваш танкистский госпиталь в 30 километрах. Идите туда». Пришлось повышать голос. Товарища положили, и больше я его не видел. Хотя медиков можно было понять. Раненых было очень много. В полевом госпитале чтобы раненого положить места приходилось 80 см в длину и 60— в ширину. Врачи с фельдшерами работали в палатке. У меня у самого был ожог лица второй степени. В полевом госпитале меня только забинтовали, замазали и отправили в наш госпиталь. Но всё равно в течение нескольких дней всё зажило — молодость есть молодость. Не раз потом ходил в атаку, терял друзей. Помню, завтра идти в бой — атаковали обычно рано, часов в 7 утра, только небо развиднеется, — а мой товарищ затосковал: — Я чувствую, что… Я сразу: — Да ты чего. Прорвёмся! Главное, борт ему не подставить. А на следующий день точно в борт болванка прилетает. Я-то чуть повыше сижу, штаны только прохватило, а стрелка-радиста — в клочья. На Сталинградском фронте война для нас кончилась 3 февраля 1943 года. Но войск так много, что мы очень долго ждали, когда ж выведут из Донецких степей. Нашу часть отправил на переформирование только 1-2 мая, так сказать, «средними». Оставалось ещё примерно столько ж сколько к тому времени уехало. Пока наша часть в Тульских военных танковых лагерях переформировывалась и готовилась к новым боям, я, наконец, нашел время в больницу. Дело в том, что у меня сильно шли из глаз слёзы. Сказывались последствия ожога. Да ещё и постоянное раздражение от дыма — механик-водитель ведь постоянно глядит в смотровую щель. Меня признали негодным к продолжению службы по специальности и перевели с механика-водителя в помощники командира роты по технической части Между Сталинградом и Польшей ярких воспоминаний почти нет. Много прошло времен Да и в атаку не ходил, работал… Хорошо помню как меня, помпотеха, сразу же прямо из Тулу отправили в Челябинск получать новые Потом ещё раза два ездил. Помню, как получали новые ИСы — вот это машина! С его пушкой уже никакой «Тигр» не страшен. В следующий раз непосредственное участие боях мне пришлось принимать только в Польше, на Сандомирском плацдарме, когда меня перевели служить на Су-57, американской самоходке, поставляемой нам по ленд-лизу. Тогда бои были очень сильные, плацдарм напоминал слоёный пирог: тут вроде бы мы немцев окружили, а сами на левом берегу сидим, как в бутылке. После тех боёв не могу разогнуться до сих пор. Как-то попали мы под сильный обстрел вместе с младшим лейтенантом, только что прибывшим из училища— молоденьким, симпатичным, красивым. Я даже не знал, как его зовут. Лежим в низинке рядом, головы в земле. Он кричит: «Старшой (я в то время был уже старшим лейтенантом), вон там поглубже». Да куда под таким огнём! Рядом упал снаряд. Меня подбросило, ударился сильно спиной. Смотрю, а он чуть подальше лежит, зову — не отвечает. Хотел броситься к нему, соскочил — а разогнуться не могу. Кое-как подполз к нему, смотрю — нигде не кровинки, ничего, а он мёртвый. Ни разу в атаку не сходил, погиб в первом же бою. А я ничего: отлежался, через две-три недели стал ходить прямо, а через четыре вообще забыл о контузии. Только лет 20 назад стала поясница пошаливать, и чем дальше — тем хуже, ниже к земле клонит. Доктора сказали: «Будешь лет 100 жить, но нам тебя не вылечить. Дали 2-ю группу инвалидности на общих, правда, основаниях, я ведь в госпиталь тогда не сходил. Служил я тогда в 19-й самоходной артбригаде и 1-й гвардейской танковой армии. Правда, американские самоходки слабенькие были, и мы в основном охраняли штаб армии. Так и дошёл с ними до Берлина Помню, под Франкфуртом-на-Одере попали мы в переделку. Наши передовые части уже далеко впереди были, да и мы уже изрядно вклинились во вражескую оборону. Трудно было понять, где был тыл, где фронт. И тут сзади такая силища на нас попёрла. Но ничего, отбились. Победу я встретил прямо у Рейхстага. Нет, брат рейхстаг не брал, но во взятии Берлина принимал непосредственное участие. Бои закончились мы расположились рядом, вот я и решил  посмотреть, что за рейхстаг такой. Он весь был писан нашими солдатами. Я, правда, расписаться не расписался — раз сам не брал. Сел к нему, достал кисет… А тут — Победа! Как в стихотворении! После войны я служил в Германии до февраля 1947 года. Работал на сборном пункте аварийных машин СПАМ-76, который располагался на Одере. Однажды вызвали меня в Потсдам (поглядел, кстати, зал, где капитуляцию подписывали) сказали: «Поедешь в Россию сопровождать хлам на заводы для утилизации». Дали отделение солдат один исправный танк на ходу — на всякий случай. В Польше трудно было проехать, особенно поезда с продовольствием. Нам страшно не было: биты танки — кому они нужны. До Бреста доскочил а там нас сильно долго продержали — два три месяца не перегружали на широкую колею хлам никому не нужен. Так что долго наши танк дожидались переплавки. Потом я снова вернулся в Германию. Меня отправили в Дрезден, где я служил до увольнения из армии. Там я часто бывал в гостях у интернированных итальянцев, болгар, румын. Там для них специальные бараки были построены. Не знаю даже, как мы общались: ни они русского не знают, ни я их языка, да и в немецком мои познания ограничивались словами «Хенде Хох» да «Их либе дих». Больше я ходил к итальянцам: охота было разузнать про Рим — по истории учили, интересно. А тем было интересно поговорить с настоящим сибиряком. Однажды они мне говорят; «Алекс, завтра мы уезжаем на Родину. Поедем с нами!» Я и рад был бы с ними поехать, да куда… Говорю: «Меня ждут мама, сестрёнка, тятя…» До после войны один из тех болгар у меня в гостях был, в этой самой комнатушке. Я его возил на озеро Мочилище: рыбачили, купались. Тогда оно чистое было, не то что сейчас — весь берег в битых бутылках. 19 февраля 1947 года пришел, наконец, приказ о моём увольнении и я поехал домой. Вернулся в Ялуторовский райвоенкомат.Работал в Лыбаевской школе физруком, потом учителем начальных классов. Как-то директор был у меня на уроке, а я на доске нарисовал озерко, уточка плавает. Он увидел и назначил меня учителем изо — у нас тогда его не было, Я отказывался, ведь не учился этому никогда, но раз надо… Потом, когда ввели НВП, 8 лет проработал военруком. Конечно, в молодые годы всегда лучше. Экономически я не очень обижен, всё вроде есть, дом, хозяйство, живность. Но раньше… Удивительное было время. Ходили пешком в Ялуторовск. Идти одному далеко, скучно. Увидишь, вдали идёт кто- то — сядешь, покуришь, дождёшься — вместе всё веселей! А сейчас вечером в Заводоуковске — наоборот, смотришь, чтобы никто не шёл. Народ потерял самое дорогое — единство. Имеет награды: Медаль «За оборону Сталинграда», С № 46202 от 08.01.1948 год, Ялуторовским РВК, Медаль «За взятие Берлина», В № 017093 от 03.06.1946 года, Указ Президиума Верховного Совета СССР, Орден Отечественной войны П степени № 6176868, удостоверение № 423168 от 11.03.1985 года, Указ Президиума Верховного Совета СССР, Медаль «За победу над Германией», Ж № 0234363 от 03.01.1946, Указ Президиума Верховного Совета ССР.

 «Судьбы победителей». Телегина Л.А., Гузенко С.В., Маркова Л.В.Заводоуковский район. — Тюмень: «Вектор Бук», 2010г. — 140 с., илл.